Экс-лидер рейтинга и 20-кратный чемпион турниров Grand Slam дал интервью швейцарскому изданию Tages-Anzeiger после того, как стало известно о том, что его внесут в Зал теннисной славы
— Когда вы вспоминаете себя-подростка, что вас больше всего удивляет на пути к тому, чтобы стать членом Зала теннисной славы?
— Пожалуй, то, что это было легче, чем я думал. Я никогда бы не поверил, что попаду в Зал славы тенниса или выиграю Уимблдон и т.д. Я просто надеялся, что попаду в профессиональный тур. Я надеялся, что решение уйти из школы в 16 лет не окажется ошибкой. Но потом все пошло немного легче и быстрее, чем я ожидал. Хотя, конечно, у меня тоже были свои трудности и неудачи.
— Сделали бы вы что-то по-другому, зная то, что знаете сегодня?
— Нет, совершенно ничего. Я бы хотел пережить все снова, со всеми взлетами и падениями. Весь этот опыт сделал меня тем, кем я являюсь. Я никогда не пытался притворяться кем-то другим. Разве что на корте, конечно, где я делал «покерфейс», чтобы защититься от соперника. Но в остальном я всегда старался оставаться настоящим. И в успехах, и в поражениях. Это было замечательное путешествие. Иногда оно было тяжелым, часто эмоциональным. Я пережил весь спектр чувств.
— Столько путешествий, так много матчей, столько давления — были ли вы когда-нибудь близки к выгоранию?
— Самым тяжелым для меня было изменение статуса с юниора на профессионала. Сначала это было невероятно круто. Вдруг я оказался в раздевалке с Питом Сампрасом, Андре Агасси, Тимом Хенменом, Евгением Кафельниковым, Карлосом Мойей и другими. И я думал: это лучшее! Но потом все стало таким серьезным. Один парень наматывает обмотку на ракетку с мрачным выражением лица, и ты думаешь: «Боже, он такой напряженный!». Другой проходит мимо тебя, даже не взглянув. И ты думаешь: «Он хочет победить любой ценой!». И все же: действительно ли это так важно? Та фаза была для меня тяжелой. Когда много путешествуешь, часто проигрываешь и переживаешь все так эмоционально, возникает ощущение, будто я не читал мелкий шрифт в теннисном контракте. То есть это не только развлечения и игры. Эта серьезность давила на меня. Период с 18 лет и до 20 или 21 были для меня тяжелыми.
— А позже?
— Уже нет. Тогда у меня был правильный взгляд на вещи, и рядом были Мирка и моя команда. Мы всегда веселились. Когда все становилось слишком серьезно, мы дурачились еще больше, чем обычно. И тогда снова все было в порядке.
— Что было решающим для перехода от таланта к чемпиону?
— Было много моментов перекрестка, когда я спрашивал себя: в каком направлении идти? С каким тренером работать? Что дальше? Пьер Паганини был для меня чрезвычайно важен. Он был гораздо больше, чем тренер по физподготовке. Он был моим наставником. Теперь, когда меня вводят в Зал славы, я должен подумать, кто приедет на церемонию в августе следующего года. Пьер, безусловно, на первом месте. К сожалению, его не было на моем прощании на Кубке Лейвера в Лондоне. Я встретил его в Swiss Tennis, когда мне было 14. Позже я пригласил его в свою команду. Он был для меня настоящим подарком. Но можно спросить и так: это была удача? Или это было мудрым решением моих родителей, которые сказали мне позвонить Пьеру? Одно ясно: без него моя карьера сложилась бы иначе.
— Чему он вас научил?
— Он показал мне, как и сколько нужно тренироваться. И поддерживал меня во всем. Однажды он сказал: «Ты не можешь постоянно ездить между Базелем и Биле. Это отнимает слишком много энергии. В конце концов ты попадешь в аварию. Я буду приезжать к тебе. Ты слишком хорош, чтобы ездить ко мне. Я приеду к тебе на тренировку». Позже к моей команде присоединился Севе (Люти) и привнес философию Пьера в повседневную работу. Пьер нечасто бывал в Туре, но всегда был вовлечен в принятие важных решений. Это было для меня чрезвычайно важно. Также решающим было то, что я научился работать со СМИ, давлением, спонсорами, а впоследствии мне еще и удалось все это совмещать с семейной жизнью.
— Когда ваш тренер Питер Картер погиб в автокатастрофе, вам было 20. Изменила ли его смерть ваше отношение к жизни?
— Не знаю, насколько его смерть изменила мое отношение. Я просто считаю чрезвычайно печальным то, что он не увидел значительной части этой невероятной карьеры. До 20 лет уже произошло немало крутых моментов, и он, наверное, чувствовал, что приближается что-то большое. Но, к сожалению, он не увидел львиной части. Это очень больно для меня. Он был для меня невероятно важен. И технически, и своей братской манерой и отношением к жизни. Для молодых игроков очень важно проводить время с тренерами, которые помогают им расти и как людям.
— Какую роль играли ваши родители на этом пути?
— Я могу так многому научиться у своих родителей. Они не вмешивались, когда это не было нужно. Они звонили мне, моему тренеру в швейцарский теннисный центр и Пьеру и спрашивали: «Как дела?». И когда все говорили, что все хорошо, они не вмешивались. Я не помню, чтобы они когда-нибудь приезжали ко мне в Экюблан, где я тренировался с 14 до 16 лет. Недавно я их спросил: «Вы вообще когда-нибудь приезжали в Экюблан?». Они сказали: «Два или три раза». И это за два года. Довольно невероятно. Сейчас я пытаюсь выстроить такую же теннисную структуру для своего сына Лео. Ему сейчас одиннадцать.
— Вы его тренируете?
— Нет. Если моя помощь нужна — я рядом. Я с удовольствием помогаю, и с другими детьми тоже. Но тренировать должен кто-то другой. Я вижу себя скорее генеральным менеджером для Лео. Я долго его не подталкивал. Но уже около года, с тех пор как я вижу, что он хочет играть все больше и больше, я стараюсь сделать это возможным для него. В этом возрасте нужны достаточные тренировки и матчи. Я забочусь, чтобы у Лео были хорошие тренеры и партнеры для тренировок. Организовать все – это довольно много работы. Нельзя просто отправить его куда-то и посмотреть, что будет. Я думаю, Лео хорошо справляется. Теперь он также иногда играет в турнирах. Поддерживать его – для меня это увлекательно. Я меньше беспокоюсь о результатах, а больше о том, чтобы он получал удовольствие и прогрессировал.
— Какой совет вы дадите родителям юных спортсменов?
— Доверяйте тренерам, как это делали мои родители. Но при этом нужно держать руку на пульсе. Мне и в отношении Лео говорили: «Даже если вы остаетесь в тени, вы должны знать, что происходит». Это наша роль как родителей – поддерживать детей, чтобы они могли научиться летать самостоятельно.
— Как вы реализуете свою потребность в движении сегодня? Открыли ли вы для себя новые виды спорта?
— После завершения карьеры я много занимался реабилитацией. Так что не было так, что я активно занимался спортом и вдруг все резко прекратил. Я продолжал тренироваться. Но перестал играть в теннис, чтобы защитить колено. Я занимался пилатесом и попробовал гольф. Удивительно, но там у меня не было боли. Поэтому я играл в гольф больше и старался совершенствоваться. То, чему я сейчас учусь в гольфе, пригодится мне и позже. Это как езда на велосипеде или плавание – это не забывается. Но сейчас я снова больше занимаюсь в спортзале.
— В последнее время вас также чаще видят на теннисном корте.
— Да, именно так. Мое колено чувствует себя лучше. Я снова гораздо больше играю в теннис. Летом время от времени играл с Иво Хойбергером (бывшим швейцарским теннисистом). А поскольку мои дети теперь играют чаще и лучше, я иногда присоединяюсь к ним. Моя цель по-прежнему – иметь возможность снова сыграть несколько показательных матчей. Возможно, что-то будет в 2026 году. Сейчас я делаю мини-подготовку до конца года. Возможно, мне нужно позвонить Пьеру и спросить: «Что именно мне сейчас делать? Я уже все забыл» (смеется). Да, я, наверное, действительно позвоню ему на следующей неделе.
— На Кубке Лейвера в Сан-Франциско вы недавно упоминали о выставочном туре с Рафаэлем Надалем. Насколько это реально?
— Было бы замечательно, если бы это удалось. Если бы мы сейчас играли показательные матчи после завершения карьеры, у нас было бы больше времени и не нужно было бы сразу спешить к следующему делу. Я могу представить, что это можно совместить с добрым делом – собрать средства для моего фонда и вдохновить детей. Но пока ничего конкретного не запланировано. Но я вижу, что из всего этого может получиться что-то классное.
— Можете ли вы представить, что снова будете более активны в профессиональном теннисе? Как наставник, тренер или телекомментатор?
— Пока нет. Я сосредоточен на наших детях. Это интересное и важное время перед тем, как все они вырастут и разъедутся. Нам нравится быть вместе как семье, и дел очень много. Жонглировать всем этим с четырьмя детьми – сложно. Кто бы меня сейчас ни попросил – я откажу. У меня нет времени. Думаю, все это понимают. Поэтому никто и не спрашивает (смеется). Но никогда не говори никогда. Стефан Эдберг тоже не думал, что проведет два года в туре со мной. Но я открыт для наставничества. Если у кого-то есть вопросы, я с удовольствием дам совет. Или если я в конце года в Дубае – игрок может зайти. Я открыт, но я не могу быть везде.
— В своей известной речи на выпуске в Дартмуте вы отметили, что выиграли только 54% всех розыгрышей. Получается, что чемпионов делает не совершенство, а умение справиться с несовершенством, поражениями и разочарованиями?
— Именно так. Это теннис. Он всегда держится на волоске. Думаешь: какой удар! Сегодня я в ударе! А потом делаешь две ошибки – и вся уверенность исчезает. Важно донести до детей, что и мы чувствуем себя неуверенно. Давление в теннисе огромное, и решающим является то, сколько ударов ты можешь выдержать. Как боксер. Ты получаешь удар и просто идешь дальше. Конечно, ты пытаешься уклоняться. Но некоторые все равно попадут. По крайней мере, они не болят физически, как в боксе. Но в теннисе нужно иметь эту боксерскую ментальность: получай и иди дальше. Снова и снова.
— Какой матч вы хотели бы сыграть снова?
— Финал US Open 2009 года против Хуана Мартина дель Потро. Я должен был тогда выиграть. У меня болела спина на разминке, а потом я упустил столько шансов. Это был один из тех матчей, которые я не должен был проигрывать.
— Это также прервало вашу серию на US Open. После пяти титулов подряд.
— Именно так. Моя серия также закончилась на Уимблдоне-2008. Каждый раз, когда серия висела на волоске, все становилось еще больше. Но на Уимблдоне это как-то должно было случиться. Рафа это так сильно заслужил. Поэтому я подумал после этого: это нормально. Но против дель Потро я должен был выиграть.
— А как насчет финала Уимблдона-2019, который вы проиграли Новаку Джоковичу после двух утерянных матчболов?
— Каким-то чудом этот матч не долго беспокоил. Без понятия, почему. Может, из-за детей. Может, потому, что я победил Рафу в полуфинале. Но я чувствовал: все, я сыграл отличный турнир, жаль, что проиграл, но двигаемся дальше. Я очень спокойно это проанализировал для себя. В последующие дни иногда были короткие флешбэки. Но никогда после этого.
— Для многих фанатов Федерера это поражение было травматичным.
— Для меня – нет. Я сказал себе: отныне это только хорошее воспоминание. Последнее, чего я хотел, сводить себя с ума из-за этого. Я этого не заслуживал, потому что действительно играл хорошо. Я до сих пор помню, как вернулся домой после финала, и дети бросились ко мне. Я сказал: «Эй, мне нужно пять минут». Мне нужно было немного выпустить пар и полежать на кровати. Потом я спустился в гостиную. Там было 30 человек, и у нас был замечательный вечер.
— Джокович сказал в одном интервью, что когда все закончится, он очень хотел бы сесть с вами и Надалем, выпить несколько напитков и поговорить обо всем. Вы можете это представить?
— Конечно. Такие соперничества создают огромную связь. Я смотрю на это сегодня совсем иначе, чем раньше, с гораздо большей дистанции. Новак еще не знает, как это. Рафа медленно к этому приближается. Когда ты еще играешь, ты не можешь думать об этом так, как я сегодня. Чем больше времени проходит, тем меньше ты отождествляешь себя с отдельным игроком и тем больше видишь более широкую картину. Смешно то, что кто-то мог воспринять что-то очень лично – а ты уже этого даже не помнишь. Я однозначно за то, чтобы сесть вместе и поговорить о старых добрых временах.
— Зал славы чествует достижения. Но какое наследие вы хотите оставить в спорте помимо сухих цифр?
— Многие говорили мне, что я помог привести спорт в новую эру – это очень много для меня значит. Я надеюсь, что смог помочь укрепить теннис во всем мире: чтобы приходило больше зрителей, росли турниры, игроки зарабатывали больше. И чтобы теннисных звезд признавали и вне нашего спорта. Когда говорят о самых известных спортсменках мира, очень часто имеют в виду теннисисток – это большое достижение для нашего вида спорта, также благодаря первопроходцам, таким как Билли Джин Кинг. Конечно, в теннисе есть сложные политические вопросы. Но в целом я надеюсь, что внес свой вклад в то, чтобы спорт, который я люблю, продолжал процветать.
